Разрушительные процессы творятся не стихийно, они продуманы, выверены и управляемы. Мне представляется, что те сатанинские организации, известные под разными названиями, не более чем декорации, ребяческие забавы, отвлекающие взгляд от тех, кто действительно правит миром и приуготовляет его к приходу самого главного лжеца.
Эти пресловутые творческие эксперименты! Ими же можно оправдать все что угодно. Безмолвная натура не может нам ответить, но кто рискнул бы изуродовать своего любимого ребенка? Только ненавидящие его. Благо, что уроды, насаждаемые экспериментаторами в искусстве, не оживают телесно. Впрочем, сказанное не означает недопустимость поисков и экспериментов как таковых. Без этого творчество невозможно в принципе. Бог знает, как творить, человек ищет как… Но давайте будем внимательно смотреть на то, что или кто за этими экспериментами стоит. Кто более радуется твоим успехам? Тот, кто справа, или тот, кто слева?
Свобода творчества, как и свобода вообще есть великое благо, дарованное нам свыше. Это абсолютная и непререкаемая ценность, но вот то, как мы ей пользуемся, имеет различную моральную окраску. Весьма часто художники, так ревностно отстаивая свободу творчества, не видят или не желают видеть очевидную разницу между тем, что мы получили, и тем, что получилось, между правом и возможностью, между даром свободы и тем, как мы ей пользуемся. Совершеннейшая безобразность встречается всюду. Она нагло и бесстыдно стремится показать свою наготу, развороченность тела и духа, помоями льется из окон на головы и тех, кто желает пребывать в нечистотах, и тех, кто еще испытывает приступ здоровой тошноты от такого обращения. Разве не дьявол столь упорно приучает нас к свободе жить в темноте, не давая даже заикнуться о свободе не быть в темноте?
Откровенное глумление над натурой, а нередко и христианской верой, карикатурное изображение человеческих добродетелей, смакование низменного и уродливого вовсе не является невинным чудачеством. Даже в самых простых вещах эти явления отражают духовную опустошенность автора, а нередко и богоборческий дух, стремящийся извратить и переврать все то, что носит образ Божий.
Больной разум плодовит и богат на выдумки. Здоровый – кроток, сдержан, не горделив, не гонится за сиюминутным, не пытается обмануть, полон радости, сосредоточенности, терпения.
Другая негативная сторона современного искусства кроется в том, что при достаточно благочестивом сюжете зачастую царит какая-то мертвенность работ, теплохладность. Можно ведь и веру Отцов наших исповедовать до последней буквы умом, но не сердцем и мертвым стоять ежедневно в церкви.
Так, часто видишь достаточно грамотно написанную вещь: вот озерце, вот березка, склонившаяся над ним, но даже квадрат Малевича почему-то выглядит много интереснее и честней. Картина не вызывает эмоций, она тоже не критична, но одобряема многими критиками, без обсуждения. В ней нет ошибок, как нет их и в «Квадрате». По сути это та же самая пустота, только в исполнении Малевича она честно и нагло заявлена. Здесь же, глядя на такие работы, говорят: «Мило!» - и проходят дальше. Ничего не остается в памяти.
В свою очередь, чем интереснее картина, тем больше нареканий она может вызывать. Живопись талантливая, даже с изъянами заявляет о себе как о личности. И обсуждают ее, как живого человека. Этот «человечек» имеет характер, иногда раздражающий всех вокруг, впрочем, не будь его, картина стала бы просто «милой», и ни у кого никаких вопросов: пришел, увидел и забыл…
Искусство и равнодушие не совместимы. Настоящее искусство стремится удивить тебя. Остановись и подивись молча, красота говорит с тобой!
Красота немногословна, не выпячивает и не показует себя ради похвалы, но бродит с фонарем в коридорах души подобно совести и вопиет: «Ищу человека!»
Мир реалистического искусства самый богатый и многогранный, оттого «нищета» реалистических образов выглядит наиболее отторгающей. Разумеется, критичность живописи не сводится к наличию в ней «дурных черт». Проблемы критики основаны на искаженном, либо невнятном представлении о ценностных характеристиках, и это проблемы самой критики, но они имеют самое прямое отношение к тому упадочному состоянию современной живописи, в которой давно уже нет равных Рембрандту или Веласкесу. Очевидно, что гении являются этому миру неслучайно, оттого их то густо, то пусто. Складывается также впечатление, что они просто стали невостребованы. Не стало зрителя…
Все же ограничимся куда более приземленным осмыслением темы.
В мире искусства существует некая монополия посредственности. Эта монополия насаждается как искусственно, так и по вполне естественным причинам. В человеческом мире одаренных щедро всегда было куда менее одаренных скудно. И порядок в этом «государстве» более или менее поддерживался при диктатуре данного меньшинства. В состоянии творческой «демократии», когда мнение правящего меньшинства перестало быть авторитетным (кстати, во многом заслуженно), мнение большинства, в силу своего большинства, стало определяющим. Более того, это большинство теперь ревниво следит за тем, чтобы приоритеты не поменялись, в противном случае ему придется не просто потесниться, а вообще уйти с арены живописных «баталий».
Представители художественного мира, обделенные талантом, но не амбициями, совершенно естественным образом не желают пребывать в одиночестве и ориентированы на консолидацию друг с другом. Такие «творческие» союзы представляют собой способ не только держаться «на плаву» и в зоне внимания, но и примерить «генеральские погоны» ведущего художника эпохи, художественного течения страны, региона…
Само общество на рубеже 21 века оформилось таким образом, что окончательно уничтожились элементы аристократии – власти лучших. Во главе всех сфер жизни общества укрепилась система, которая выискивает не лучших, но нужных ей. Художественный мир вовсе не претендует на исключение. Напротив, страсть к великому не менее губительна, чем к ничтожному, так как в разы усиливает зависть, тщеславие и прочие пороки. Круговая порука внутри системы и непонимание проблемы вокруг ее оставляет немного шансов как на благоприятный выход из системы, так и на бунт извне.
Многие не только красками, но и словесно пропагандируют облегченный подход к творческому процессу и искусству вообще. Не будучи способными предложить зрителю вдумчивую и действительно талантливую живопись, в ранг художественных достоинств возводятся совершенно надуманные «способности» видеть глазами ребенка, создавать калейдоскоп красок вместо грамотной колористической работы и прочее. Совершенно на смех поднимается скрупулезное прописывние деталей, тончайшая нюансовая проработка колорита и другие достоинства, требующие от автора реальных, конкретных и очевидных способностей. Такое неприятие неслучайно. Эти достоинства – лакмусовая бумажка, способная расставить все на свои места, оценить беспристрастно, не взирая на титулы и заслуги.
Весьма странными я нахожу нападки и тех, кто видит в так называемой внешней красивости нечто недостойное живописца. Кто это говорит? Человек, достигший внутреннего совершенства? Не встречал таковых. Может, мы и Богу скажем, что давно переросли Его смазливые картинки одуванчиков и закатов и в совершенстве своем уже не нуждаемся в этом? И разве красота внешняя попирает или исключает красоту внутреннюю?
Консолидация большинства не представляла бы серьезной опасности, если бы не предполагала узурпацию представлений о том, каким должно быть искусство, узурпацию самого понятия искусства. Вот она, та самая обезьяна – неправильно понятая, а затем навязываемая свобода. Сначала свобода стала альтернативой академическому засилью, затем подменила само искусство. Теперь художественный мир может сколь угодно кривляться. В кривом зеркале уже не понять, что действительно ценно, а что есть свобода и только.
Свобода цвета, свобода наложения мазков, смелость трактовки сюжета – эти категории настолько абстрактные, что сами по себе не имеют никакой, ни художественной, ни исторической ценности, во всяком случае сейчас, когда табу в искусстве уже не существуют. Ценность произведений искусства не в смелости и вольностях, не в какой-либо иной подобной категории, способной низвести само понятие искусства до абстрактных определений «созидания» и «самопознания», – каждый из нас что-либо познает, созидает, разрушает. Все это, если и имеет ценность, – ничто в отрыве от главного постулата творчества: как экономика должна быть экономной, искусство должно быть искусным. И только искусность любого из качеств живописного произведения, будь то реалистичного или отвлеченного, способно возвести их в ранг действительных достоинств.
Народ же, в значительной своей части, как стадо баранов, бредущее не за «продвинутой» овцой, а туда, куда движется все стадо. В таких условиях популярность художника может быть никак не связана с уровнем его мастерства. И это очень показательная сфера для забавных экспериментов. Так, например, выставка работ популярного живописца может вызывать массу похвал, одобрения и понимания, но если вдруг объявить, что автор никому не известный первокурсник художественного училища, в оценку его творчества непременно внесутся существенные корректировки.
Важно уметь оценивать живопись без привязки к регалиям и даже к имени автора. Стоя перед картиной, спросите себя, чем конкретно она восхищает вас?
Художником не может быть всякий, у каждого свое призвание. И нет таких, которые были бы обделены Богом, и нет таких, которые не имели бы возможности послужить Ему. Это ангел Божий спустился с неба и шепнул каждому из нас заветное слово, это тяжелый изнурительный труд, ибо гениями рождаются, но великими становятся. Илья Репин сознание терял от нагрузок и напряжения, когда создавал свои шедевры, и не следует думать, что без высокого труда возможно добиться высоких результатов.
Вместе с тем легкая и даже откровенно посредственная культура нужна и, быть может, даже необходима. Без нее высоким пресыщаешься, от грамотного и правильного начинаешь уставать и по немощи своей отвращаться. Рисунок ребенка, бывает, радует глаз куда больше рисунка прославленного мастера. Чем плохо? Человеку, уставшему от суеты и забот, в самый раз то простое и немудреное. Когда же придут в спокойствие мысли и чувства, возможно ему будет принять без вреда для себя нечто большее. Но те свойства художеств, которым, как зайца играть на барабане, можно научить каждого, нельзя равнять с высоким, не следует подвергать их и той критике, что применима для высокохудожественных ценностей. Если с равных позиций критиковать шедевры ренессанса и незатейливый лубок, в одном коме смешается все: и незатейливое, и великое, потеряются ориентиры.
Кстати, многие авторы на том и не настаивают. Критики и «кукушки» часто сами находят их и портят еще недавно смиренную душу. Возведение в достоинство нарочитой незатейливости, а подчас и откровенной бездарности необходимо для укрепления собственных позиций отдельных авторов. Думаю, что многие с удивлением слушают о «тонких» достоинствах своих произведений, о которых раньше даже не догадывались, затем начинают в них верить или не верить, а в итоге обрастают амбициями и диктуют собственное виденье искусства. Не я ли среди них?
Критика в таких условиях рискует от восхищения личностными качествами художника, его трудолюбием, увлеченностью и прочим перейти к надумыванию мнимых и несуществующих достоинств его работ.
Пустота. И вот пустота уже одобряется и ставится в пример, ей обучают, ей находят объяснения. Первейшая причина тому – духовное обнищание.
То, что может служить лишь первой ступенькой на пути нравственного и духовного становления, расценивается как нечто самобытное, законченное и равное тому, что этажами выше. Пусть будет и эта ступень, если без нее не шагнуть на другую. От Малевича до Рембрандта. Но разве не пропасть между ними? И разве не велик риск не подняться, а опуститься еще ниже? Давайте хотя бы детей будем воспитывать на лучшем и безупречном, а когда они вырастут, и сформируется их мировоззрение, пусть выберут себе критерии и ориентиры.
В мире, где уже привыкли «переваривать» огромные объемы пустоты, в живописи, музыке, кино, творчество с «начинкой» может быть по обыкновению проглочено нераскушенным, либо «выплюнутым» вообще. Живопись, происходящая от слов «живо писать», а не «вписываться» опасна, ибо нередко служит очевидным критерием правды, критерием того, что действительно достойно и красиво, а что надумано и только. Ее нередко гонят как белую ворону прочь со двора там, где двор облюбовали сороки и склоки.
Что же нужно сделать, чтобы сломить существующую систему? Пустое. Разумеется, глубинные причины нельзя исправить внешними и не во внешних суть. Все сгорит, и все баталии наши забудутся на каком бы поприще они ни были, кроме как на поприще духа. Искусство – это зеркало, и нечего пенять на него горбуну, и не стоит слишком большого внимания само зеркало. Очень может быть, что общество давно перешло ту грань, за которой начинаются необратимые процессы конца времен, а следовательно, горбуна исправит могила…
Но пока есть стремление иметь здравый ум и чистое сердце, сохранится и возможность быть тому. Правильное восприятие культуры, отношение к живописи и искусству в целом – это все то, что прямо обусловлено православным отношением к жизни. Православным – значит святым. И сколько святости в наших чувствах и мыслях, настолько мы православны. Сколько святости в произведениях нашего творчества, настолько они православны, а значит, верны, правильно раскрывают и славят Истину.
Для творчества не надо права, ибо человек есть творец по природе своей. И не следует художникам иметь вражду о пустом и мериться мерами тленными. «Любите друг друга», – все, о чем просил апостол Любви.
Нам не найти единство в форме, и не нужно оно, но будем стремиться быть едиными в духе. Ничто не объединяет людей настолько, чтобы не иметь им почву для ссор, как вера и любовь. Сгорит вещество наших дел: и все бессмертные картины, и те, что бездарные, – ничего из того не возьмем с собою в вечность, но дух этих дел останется и будет для одних обличителем, для других же спасителем на Судилище.
«Уже и секира у корней дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь» (Мф. 3:10).
Живопись для большого мастера – жертвенник души. Наши предки даже пищу вкушали с благовением, готовились к войне, как к таинству. Так же таинственно получаем мы пищу для творчества. Не оскверним его пустословием. Мы ответим за каждое слово, брошенное непотребно.
Художнику, желающему оставить след в умах своих современников и потомков, внести лепту доброго и совершенного, надлежит подходить к холсту, как к алтарю. Так нищие духом жаждут благодати, родители желают своим детям быть самыми умными и красивыми. Автор может сколь угодно самовыражаться, искать и делать ошибки, но при этом ему следует четко определить для себя, какую роль здесь, у алтаря, он отводит себе. Роль ищущего истину священника, смиренного монаха или обезьяны, примеряющей псалтырь на голову и поражающей всех тем, что никто до нее в лоне Церкви этого не делал.
Художник ищущий должен искать не просто способы самовыражения, но Истину. Когда Пилат произнес знаменитое «Что есть истина?», Истина стояла перед ним, и он не видел Ее. Так и художник в своем творчестве никогда не ответит на этот вопрос, если живопись не станет для него инструментом величайшего искусства являть миру подлинные и непреходящие ценности, если эти ценности не станут совестью его картин, если творчество художника не станет его сокровенной мечтой о себе самом, увлекательной, тяжелой и бесконечной дорогой…
А. Миронов, 2007 - 2010 гг.
|
