Справедливо и то, что далеко не каждое произведение искусства несет в себе хотя бы попытку приблизить зрителя к Богу, а его автора уподобить Ему, даже в малом. Случается и так, что создание великих произведений живописи порождает в авторе губительную гордыню, а незатейливая роспись матрешек – словно бальзам для души. В чем же тут дело?
Искусным может быть и злое. Дух же – основа всего. Причем не внешнее оскверняет нас, но сами себя губим.
«Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе, а злой человек из злого сокровища выносит злое» (Матф. 12:35). И Бог будет судить не мастеров и неучей, но праведников и грешников, за то доброе и злое, что творим.
Подобно тому, как священник при таинстве евхаристии представляет не себя, но Господа, так и художник, получивший таланты свыше, должен стремиться «причащать» не своей, но совершенной «плотью». Как важно здесь быть домом Хлеба Небесного.
«С преподобным преподобен будеши» (Пс. 17). И напротив.
Следует также учитывать, что и в несении Истины ни мастерство, ни форма не имеют определяющего значения, хотя и немаловажны. В равной степени носителем истины может быть и фотографически правдивый реализм, и авангард, и росписи на матрешках. Но, о чем уже говорилось выше, чем менее правды в произведении искусства, тем более соблазна художнику потерять и истину. В целом же формула такова: Истина есть Бог, Бог есть Любовь, следовательно, нет истины в правде, если в ней нет любви. Все же то, в чем есть любовь, да будет быть!
Искусство истинно и свято по духу и только по духу.
Художник может писать что угодно: черное, белое, трусость или мужество, гордость, смирение… – не важно. Условие одно: что бы он ни писал, все это должно побуждать человека к добру.
«Все испытывайте, хорошего держитесь» (1 Фес. 5:21).
«Канонично только то, что полезно» (В.В. Болотов).
Смотри не столько на то, что и как изображает художник, сколько на то, чему он учит и к чему побуждает. Что проповедует он искусством своим. И здесь: «…надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы явились искусные» (1 Кор. 11:19). Еще одно: отдавая приоритет духовной составляющей в оценке произведений искусства, не будем умалять и значение формы. Если дух определяет форму, то форма удерживает дух.
Все же на вопрос, например, о том, должно ли искусство только радовать или же допустимо, когда художник отражает неприглядные стороны жизни, сцены насилия и прочего, я бы ответил, что, в целом, такие категории как душевность, умиротворенность, эстетичность куда более приемлемы для искусства и созвучны его прямому назначению. Да, скальпелем можно разделывать рыбу, и это полезная функция скальпеля. Но создан он для другого. Так и в искусстве. При этом действительно ценно только то, что происходит внутри нас. Это верно. Вид нищего оборванца на полотне ужасен, но прекрасными могут быть душевные волнения зрителя, полезным памятование о несправедливости, суетности и царящем зле. Красивыми картинками удерживаются души от падения, в горестях находит себе перерождение человек. И все же искусство скорее щит, нежели меч. Для терзаний наших существует сама жизнь, и весьма часто зритель праведен только перед теми образами, что намалеваны краской, и, обманываясь относительно себя, совершенно иным остается в жизни. Сколько было и есть жестокосердных подлецов, сидящих у рояля и с умиротворением исполняющих бессмертные партии великих музыкантов! В свою очередь постоянное искание радостей и сладких переживаний, избегание мучительного и тревожного, может свидетельствовать, что этот человек будет и в жизни избегать и отвращаться всего того, где необходима его помощь, участие, сострадание.
Определю еще, что предлагаемые мной высокие критерии и принципы в деятельности художника представляют собой не безусловное, но идеальное. Сказано: раздайте все нищим и следуйте за Мной (Мф 19:21). Или: не имейте вы более одной одежды (Мф. 10:10). Что это? Заповедь непременная для христианина? Мне представляется, Господь не осудит нас за то, что мы не стали Его апостолами, тем более, если и не имели на то призвание. Но разве не следует человеку знать, каким должно быть христианину в самом совершенном, самом абсолютном смысле? И разве не грех не стремиться к тому? Пусть каждый определит для себя долю истины, посильной на своем творческом пути. Даже малая толика её в произведениях искусства, глупых и смелых, дерзких и бездарных, умных, гениальных – любых, имеет и должно иметь право на существование. Я лишь пытаюсь раскрыть идеальную формулу того, чему быть должно, но, в абсолютном смысле, невозможно. Однако можно и должно выбрать ее ориентиром, и если уж не следовать ему, то хотя бы видеть и признавать.
В мире искусства, как и во всяком другом, должен быть абсолютный критерий, мерило. И, даже если мое мнение не соответствует ему, этот критерий должен быть, и он существует. В этом смысле красота есть категория объективная и абсолютная.
Без маяка не следует выплывать в открытое море. В искусстве, как и в жизни, возьмем на вооружение слова блаженного Августина: «Возлюби Бога и делай, что хочешь». Познай Истину, держись Ее – и твори, как хочешь. Если ты видишь Истину и стремишься к ней, не собьешься с пути.
Заблуждаемся, если думаем, что талантливый художник должен спорить во всем и идти против течения. Это не самоцель в искусстве. Но если течения и ветра – человеческие пороки, следует идти против них. Пусть все добродетели мира резонируют с кистью художника, а добродетели зрителя просыпаются, звенят и вторят им. Только тогда избитое и почти абстрактное «красота спасет мир» обретет понятное и буквальное значение.
III. В поисках
Итак, как было сказано в начале, одним из критериев ценности произведения искусства является то, насколько оно способно вызывать восхищение. Проблемой тупиковых, на мой взгляд, течений в искусстве, кульминацией которых стал «Черный квадрат» Малевича, явился изначальный принцип, в основу которого положено стремление не восхищать, а будоражить посредством протеста, отрицания, иногда разрушения.
Строить город можно бесконечно долго, разрушение всегда кульминационно. Большего отрицания, чем в «Черном квадрате», добиться невозможно, а значит, и двигаться больше некуда. Но, когда Малевич сказал: «Искусство исчерпало себя», исчерпали себя его собственные творческие изыскания. И человек, и натура неисчерпаемы – хватило бы огня. Но для того чтобы двигаться вперед, необходимо направлять свою творческую энергию в сторону познания человека и природы, а не в сторону их упрощения и разрушения. Впрочем, творческую ли? Разве ломать есть строить?
Кстати, даже самые признанные бунтари (Малевич, Пикассо и другие) никогда и не были разрушителями классики, просто потому, что не могли ими быть. Тявканье болонки воспринимается лишь в компании болонок, а под ногами слона вызывает смех. Повесим на одну стену «Юдифь» Джорджоне и «Авиньонские девушки» Пикассо, и нам откроется разительная правда. Философией уродства и моралью отверженных обличается сама антикрасота.
Впрочем, отметим, что доля пользы есть и в этом. Всякая соринка в глазу по воле Божьей, всякая травинка в поле не напрасна. Из всего можно извлечь пользу и урок для себя, и нет ничего, что могло бы навредить человеку, но он сам приносит вред себе. Плохо то, что заблуждения принимаются за ориентиры. Но это беда самого зрителя и одновременного родителя всего того, что ему особенно мило. В искусстве, как в зеркале, отражаются не просто характеры авторов, но эпоха со всеми ее пороками и недостатками. И то, что особенно характерно эпохе, звучит тем громче и настойчивей, чем более востребовано и ближе духу многих.
Как мне представляется, Пикассо наглядно отразил падение человеческого сознания, он испытывал предел этого безумия: вы желаете питаться и любоваться этим враньем, так вот вам еще, ешьте.., он говорил: «Я не настолько глуп, чтобы считать себя великим художником типа Микеланджело, Рафаэля, Тициана. Я ловкий комедиант, который сумел воспользоваться глупостью, жадностью и тщеславием людей 20 века». Ему вторил Сальвадор Дали: «Я очень богат, потому что на свете много дураков». Уроды Пикассо – евангелие от сатаны Булгакова, где показано то, во что верить нельзя, от чего должно отвращаться. Уродами Пикассо желает видеть нас дьявол, в образах икон отражен взгляд на человека Церкви. Сделаем выбор. Пикассо поднес зеркало к лицу общества. Разве не достоин похвалы? Достоин, если руководствовался благим, и со стороны тех, кто почерпнул от его творчества более пользы, чем вреда. Если таковые найдутся…
Искусство, ориентированное исключительно на новизну, уподобляется греху празднословия, вызывает чувство пресыщенности и усталости, открывает очень опасную сферу потакания человеку, взамен любви к нему, потакания его слабостям и порокам. Храм искусства не должен стать языческим капищем, ибо истины не может быть две. Сотворяя безобразное, мы творим себе идолы и соединяемся с теми, кто мучает нас, хотя и имеет иногда вид благообразный. Разумеется, всякий родитель очередной новизны утверждает, что заветный «ларчик» с истиной в руках именно у него.
Безусловно, развитие искусства можно усматривать и в этом, однако как религии, развиваясь, не совершенствуются, если не имеют пути к Богу истинному, так и искусство может иметь бурное развитие, не совершенствуясь, если выбирает неправильный путь. Например, если ежедневно практиковаться в искусстве собирания сплетен, можно преуспеть и в этом. Совершеннее не станешь. Зато, быть может, станешь богатым, успешным и знаменитым.
Искусство не перестанет быть разным не только потому, что художники «говорят» со зрителем на разных языках и имеют свое особое мнение, но потому, что живут в нас как пороки, так и добродетели. И то, и другое будет искать удовлетворение себе. Тем же, кто ищет новое, я бы предложил искать лучшее, а в лучшем обретать что-то новое. Разумеется, в обоих вариантах можно преуспеть и добиться похвальных результатов, безусловно. Пускай же средства останутся только средствами и не подменят цели. И, если «Черный квадрат» стал милее «Блудного сына» Рембрандта, следует бить тревогу и менять что-то в себе.
Как же вообще оценивать творчество художников, если они не вписываются в систему приведенных мной ценностей? Здесь я буду вынужден абстрагироваться от сугубо духовного осмысления темы. Мне представляется, главным принципом оценки здесь выступает принцип новизны или исторический принцип. Никому до Малевича не приходило в голову сузить мир до границ геометрической фигуры, более того, выставить это «чудо» на обозрение публики. Главная ценность большинства авангардных течений, особенно тех, что наиболее удалены от традиционного искусства реализма, собственно и сводится к новизне. Нет новизны – нет и ценности. Причем новизна обязательно должна быть кардинальной. Так, если сегодня представить публике еще один квадрат, желтый или зеленый, то популярности черного и красного квадратов Малевича они едва ли добьются; в свою очередь еще одна Мадонна с младенцем, написанная традиционно, вполне может пополнить «копилку» шедевров и ныне.
Таким образом, старания современных абстракционистов, кубистов, футуристов и т.п. кажутся мне бессмысленными. Более того, с учетом современного этапа развития искусства, когда ничего радикально нового в него уже вряд ли удастся привнести, во всяком случае, настолько, насколько как это было в 19 - начале 20 веков, то и попытки найти новые течения авангарда едва ли стоят того, даже в случае успеха. Причина одна: эпоха отвлечений и безрассудств уже состоялась и все, что было недосказано, никого не удивит. Новизна никого не шокирует, ей не скажут «нет», ее не будут осуждать столь ревностно, что осуждения эти, вперемешку с восторгами и нелепыми домыслами, станут достоянием истории. Новизна перестала быть новизной и, уж тем более, протестом. Всем пресытились. Впрочем, праздномыслие в любой форме, разобщенность между людьми и вообще все, что отвлекает людей от Бога, весьма радовало и радует нашего врага и поныне: «занимайтесь, чем хотите, – говорит он нам, - спорьте, ищите и находите, хоть церкви стройте, лишь не думайте о Боге».
Погоня за чем-то новым и неожиданным, если служение людям, стремление принести им духовные и нравственные ценности не только уходит на второй план, но даже и не предполагается, низводит цели и задачи творчества до совершенно недопустимых, абстрагированных от человека формул: «искусство ради искусства» или же «искусство не более чем средство материального достатка, утоления личных амбиций и прочих страстей». Если даже величественную красоту Писания можно превратить в пустую болтовню, что говорить о свободе творчества?
Сразу оговорюсь, что я вовсе не определяю реализм (под реализмом здесь и далее я буду понимать направление не в строгом искусствоведческом определении, а традиционное, в целом тяготеющее к натуральности искусства) единственно разумной сферой, где художнику надлежит пробовать свои силы. Реализм может быть просто неинтересен, или даже чужд творческому духу того или иного художника. Наконец, возможности того или иного направления искусства должны непременно соответствовать возможностям самого художника. Если этого не происходит, и человек не способен ярко и полно раскрыться в искусстве традиционном, ему, быть может, имеет смысл испытать себя в чем-то ином. Лучше быть мастером абстрактных форм, чем плохим подражателем действительности. Но я убежден: никогда и ни при каких условиях даже самый талантливый образец футуризма и тому подобного не встанет в один ряд с «Данаей» Рембрандта или «Динарием кесаря» Тициана. Есть некий предел жанра и направления.
Говоря о критериях оценки, я склонен признать, что в мире искусства существует изначально заданная иерархическая система. Так, например, живопись в этой системе стоит над графикой, масло над темперой, исторический жанр над пейзажем, а реализм над всеми другими направлениями в изобразительном искусстве, условно, конечно. Разумеется, отдельно взятое графическое произведение может оказаться куда более ценным в художественном смысле, чем то или иное живописное полотно, а скромный пейзаж затмить бездарно написанную батальную сцену.
Принцип иерархической структуры основан на том, какие возможности дают художнику ее элементы. И реализм здесь – направление, обладающее наиболее полным набором творческих рычагов и инструментов. Реализм – единственное направление, в котором все ценностные характеристики могут быть реализованы максимально, направление, в котором значение слова «живопись» раскрывается буквально, направление, где гармония между человеком и природой возможна в принципе. Реализм максимально критичен, поэтому все плюсы творчества реалиста, впрочем, как и минусы очевидны. Кстати, причина увлечения некоторыми художниками параллельными реализму течениями кроется именно в этом.
Зачастую критики исходят от обратного: чем меньше «рычагов», тем ценнее. Так, например, художнику-графику куда сложнее отразить красоту заката, используя лишь уголь, чем живописцу, в распоряжении которого полный набор цветовой палитры. Следовательно, талант графика выше. Может быть. Однако еще сложнее, если правше взяться творить левой рукой или впотьмах, на ощупь, и так далее усложнять задачу вплоть до исполнения цирковых трюков. Все же поставлю во главу угла фактор, который в наибольшей степени определяет воздействие произведения искусства на зрителя. Так вот, определяющим здесь выступает не то, какие средства были положены для достижения определенной цели, эффекта, а то, насколько полно эти цели были достигнуты.
Состояние Церкви отражается на всем. Искусство, отрицающее классические ценности, несогласное с зажатостью и закрепощенностью традиционного искусства, его несвобода от «догматов» и прочее – законнорожденное дитя бунтарской сущности протестантизма. В этой ветви псевдохристианства слилось немыслимое количество школ, направлений и сект. Дроблению их и разобщению нет конца. В финале – атеизм. Все так же и в псевдоискусстве, только в финале – «Черный квадрат».
Протестантизм не есть явление сугубо формально-религиозное, в нем отражается состояние духа и чаянья людей, протестантизм – болезнь ума и сердца, с тех пор как пал человек.
Вся история мирового искусства от ярчайших образцов ренессанса до самых безумных – авангардизма сводится, как это ни странно, не к получению все новых и новых творческих свобод, а как раз к прямо противоположным процессам. Чем дальше художник уходит как в сторону внешнего (натурализм) так и в сторону внутреннего, субъективного (абстракционизм и подобные), тем больше лишает себя творческих возможностей, тем больше соблазна для одурачивания неискушенной публики получает. Откровенно говоря, многие сделали карьеру как раз на этом, так что следует признать: безусловный талант вовсе не гарантирует успех автору, а посредственный проныра не обречен на безвестность.
В конце концов, любая стилизация низводит свободу до выбора рамок дозволенного, если хотите, сектора, причем, чем больше «свобод» тем меньше рамки. Это не плохо и не хорошо само по себе, все зависит от содержания. Плохо, когда свобода – ради свободы, свобода – ради протеста... Чаще всего такая формула искусства лишает его истинных критериев ценности. Деструктивно, когда часть возводится в ранг целого и единственно верного, когда из манеры делают культ, наделяют самодостаточностью искусство вообще.
Есть некоторые внешние (не будем сейчас копаться слишком глубоко) причины того, что бунтарское искусство и по сей день привлекает как зрителей, так и новых Малевичей. Во-первых, его основатели всегда будут интересны, хотя бы исторически. Во-вторых, отвлеченное, тяготеющее к беспредметности искусство, искусство свободное от технических и композиционных правил, позволяющих определить уровень художника, свободное от идеи и смысла, даже если они присутствуют, – очень удобная сфера деятельности художников, обделенных талантом и потому избегающих критичности своих «шедевров». Подвергать критике их, конечно, можно. Но в определенном смысле такая критика блеф. Там нет критериев, все настолько субъективно, что единственным критерием становится сам автор. Нельзя сказать, что вот здесь слишком темно, а здесь слишком ярко. На все можно получить ответ: «Я так вижу».
Посадите за мольберт ребенка, который никогда не брал в руки краски и попросите изобразить на холсте то, что он захочет и как захочет. Эффект будет поразительным. Под любую мазню можно будет найти удачное название, а повторить «шедевр» не удастся даже мастеру, зато возможно найти в ней особую стилистику, почерк и даже мысль, которую пытался «донести» автор.
Из числа негативных причин можно назвать еще одну. Дело в том, что любое отклонение от традиционного имеет признаки элитарности. Завсегдатаи выставок, где экспонатами могут быть консервные банки и куски старых обоев, испытывают потребность выделиться из массы, ощутить себя людьми, понимающими искусство «не для всех», либо казаться таковыми в глазах окружающих. Они будут ходить по выставочным залам и морщить лоб, и никто из них не скажет: «…А король-то голый!». Разумеется, голым окажется правдолюб, «не понимающий» всю «тонкость» элитарного искусства. Впрочем, иногда людьми движет обыкновенное любопытство, аналогичное тому, когда мы с удовольствием слушаем сплетни, заранее не веря ни единому слову.
«Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 6:21).
Оговорюсь, что в так называемом искусстве «не для всех» достаточно по-настоящему талантливых, душеполезных и достойных восхищения работ, но и добавлю: чаще всего достоинства таких работ есть усеченные отголоски традиционного, и, чем больше они усечены, тем меньше и достоинств. Бесспорно также и то, что моральная сторона произведения, его духовная окраска и полезность не являются критерием талантливости автора. Злое и доброе могут быть представлены одинаково гениально. Но духовное есть то, чему быть должно, а бездуховное в искусстве, равно что угощение, может быть красивым, вкусным и необычным, а скушаешь – отравишься.
Далее я хотел бы отклониться от формы. Ведь, как говорил уже раньше, не так важно, что и как творит человек, сколько, что им движет и к чему он призывает.
Провозглашая высшей ценностью человека, безотносительно того, что он есть, со всеми его духовными болезнями, пороками и дурными пристрастиями, а подчас и культивируя болезнь, защищая право болеть и заражать других, тем самым общество помогает ему падать все дальше, подчас открыто низводя до подобия скотины и даже хуже, ибо скотина не может быть настолько предоставлена самой себе, насколько человек.
Поистине очевидно: любое проявление человеческой свободы, когда критерием становится он сам, коверкает и уничтожает все божественное в нем, он неизменно катится вниз, даже сам порой не замечая этого.
Когда художник не стремится искать лучшее и взывать к лучшему, но предлагает отведать брату своему абы что, он подобен хозяину, который подает к столу гостям вместе с яствами нечистоты. Поразительные образцы «демократии» обнаруживают западные «человеколюбцы», когда говорят: «Пусть человек сам выберет себе то, что считает для себя возможным. А в предложениях, пусть не будет запрета. Пусть ребенок отведает всего, а когда вырастет, то сам решит, что ему ближе».
Интересно, кто-либо из этих умников подал бы своим детям на завтрак два блюда, одно с белыми грибами, а другое с мухоморами, говоря: «Вот, дети, выберите сами то блюдо, какое желаете»? Так могут сказать только те родители, что ненавидят своих детей. Любящий и разумный родитель вначале сформирует вкус и мировоззрение ребенка на самом лучшем из того, что можно ему дать, а затем не будет иметь страха за выбор своего дитя.
Исчезла любовь среди людей. Вот, что становится во все времена причиной упадка чего бы то ни было и причиной помешательства людей, раздающих и продающих друг другу мухоморы, иногда еще и за большие деньги.
Несмотря на то, что век расцвета бунтарского искусства миновал, люди остались прежними. Нельзя насытиться ничем, кроме как Богом, и вот голодные желудки урчат еще более настойчиво и более злобно.
Когда человек постоянно испытывает чувство голода, но пища не может этот голод утолить, то человек привыкает есть много, и уже не так важно, что идет ему в пищу. Эпоха барокко с ее изыском и пышностью подобна гортанобесию человечества, но, хуже того, чревобесие пришло ей на смену, как страсть более низкая и скотоподобная.
Количество художников на этой ниве выросло в разы, а рынок произведений искусства превратился в базары.
Глядя на то, что сегодня пользуется успехом, я теряюсь ответить, что такое не уметь писать. Не знаю, что такое неумелая живопись. Это плохо. Мне представляется, пальму гениальности следовало бы отдать тому художнику, про которого все в один голос сказали бы: в нем ничего нет. Это удивительно, как дух разрушительного протестантизма, представленный явным образом в религиозном сознании на Западе, проник во все сферы нашей деятельности. Какая-то сатанинская воля, избавившая людей от критериев и ориентиров, заменив их псевдосвободой и самостью, уверенно и решительно подводит человечество к концу времен. Искусство, задуманное как труд, предупреждающий и остерегающий человека от падения, в своем теперешнем состоянии, вызванном упадком умов, напротив, уже подталкивает человечество к гибели.
|
