Что еще сказать себе?
Выше всякой славы на земле одно только то, что Господь знает о тебе. Выше всякой земной славы уподобиться Ему. Господу ты известен. Сам Бог памятует о тебе, Сам Бог любит тебя, Сам Бог распялся за тебя. Какой еще большей славы хотим, безумцы, ужели большего признания ищем, кому хотим быть известны? Тем, кто уже завтра забудет нас или, того хуже, будет поносить?
Славы искать – у Бога воровать. Взявший чужое, не избежит позора.
Вот Христос ищет, кто бы мог послужить Ему, на кого Он мог бы опереться. Не желаешь ли ты стать тем доверенным лицом?
Я, я, Господи, тот человек, меня Ты ищешь, дай только силы не подвести Тебя, не обмануть возложенные на меня надежды!
«Я прославлю прославляющих меня» (1 Цар. 2:30).
Творчество – служение.
Творчество – славословие.
Творчество – исповедь.
А возможно ли художнику творить не ради служения, но в удовольствие себе, как бы отдыхая?
Когда приходит время нам спать, то приходит и ночь. Однако есть такие, которые ночью встают на молитву. Не будут осуждены спящие за то, что спали ночью, но награду получат те, что бодрствовали.
Полезней пострадать и, пострадавши, приобрести, а не растратить. Творчество – аскеза, но и в аскезе легко найти себе погибель. Поэтому следует внимательно следить за своим состоянием, мыслями и поступками, почаще обращаться к Богу, когда трудишься.
Трудом испытываемся. Так было задумано от начала. И труд художника не исключение. Даже внешний результат нашего труда чаще всего куда менее впечатляет, если мы ни минуты не смирили себя, не претерпели страдания. Труд же, принесенный как жертва Богу, освящает талант, освящает плоды его, освящает автора, освящает зрителя.
Труд - служение. И тем, кто одарен, служить надлежит особым образом: «Даром получили, даром отдавайте» (Мф. 10:8).
Труд должен смирять. «Истинный труд не может быть без смирения, ибо сам по себе труд суетен и не вменяется ни во что» (Варсануфий Великий и Иоанн. «Руководство к духовной жизни»).
Труд и мастерство художника не ограничиваются приобретением навыков, не ограничиваются тем, о чем можно рассказать и чему можно научить. У мастера всегда есть зазор, в котором он остается один на один с тем, что не поддается описанию и не поддается обучению, тем, что постигается лишь опытным путем. Так научается инок молитве от искушенного наставника, но наступает момент, когда он переступает порог мастерства в делах духовных и остается с Богом один на один, всякий раз, как в первый раз, в безмолвном созерцании и уничижении. Так и в творчестве есть нечто, к чему нельзя привыкнуть, чему нельзя не удивляться и перед чем нельзя не робеть и не чувствовать свою беспомощность. Тогда художнику надлежит тем более думать о Боге и все свои успехи связывать лишь с Ним.
Я одарен, потому что слаб. Мои таланты не крылья, но подпорки, чтобы мне не падать. Сильнее меня те, что не имеют подпорок и не падают.
Талант есть возможность послужить Богу и людям.
Бог дает нам талант в познании Истины. Пожалуй, в этом главном мы, люди, и отличаемся от прочей твари. Прочие же способности имеют и животные. Таковые в людях лишь вспомоществуют таланту, тому, чтобы нас и тех, кто рядом с нами, приблизить к Христу и уподобить Ему. Во всяком случае это можно отнести к способностям художественным, а понимай, как способностям видеть и запечатлевать красоту, быть сопричастным ей. Но вот только каждый использует их по-разному. Мы свободны. Не только истинный талант тот, что имеет значение для гибели или же спасения нашего, но и прочие способности человека можно зарыть в землю, можно промотать или приумножить. Впрочем, грош цена их приумножению, если не будут употреблены они во благо.
Верно и то, что способности для человека, а не человек ради способностей. По жестокосердию человеческому даны ветхие заповеди ветхому человеку. Так, по немощи нашей в богообщении, видении прекрасного, преодолении жизненных трудностей и добыче хлеба насущного, даются тленные способности. Познание же Истины превыше. Искусство – костыли. И, если суетные таланты стали мешать нам видеть Истину, если костыли мешают передвигаться, разумно будет даже оставить их. Противления воле Бога в том не будет. Однако если не убит еще ветхий человек и жестоко сердце, но помощь Божья и призвание твое отвергнуты по лени и нерадению, то в осуждение все это будет такому человеку.
Если зерно посажено, то не напрасно. Оно обязательно прорастет в любой почве, если достаточно потрудиться. Различны будут лишь усилия. Приложим способности. И каждому отмерено труда столько, сколько ему необходимо. И, чем каменистей почва, тем ценнее труды пахаря. Чем благодатней почва, тем богаче урожай, тем больше людей способна насытить она.
«Приобретайте себе друзей богатством неправедным» (Лк. 16:9).
Как же правильно распорядиться своими способностями, как правильно использовать творческую энергию? Разум, сердце и воля – вот три составляющие природы человеческой. Бывает, что разум говорит одно, а сердце подсказывает иное. Сердце и разум сошлись на одном, но воля уже не принадлежит человеку. Возможно ли при такой дисгармонии раскрыться художнику в целостности и полноте? Нет, только в единстве всех составляющих. Но и оно, само по себе, не определяет правильность творческого пути: в дьяволе согласны и разум, и воля, и дух. Сын должен стремиться к отцу. Когда сын восстает против отца, брат – на брата, мерзость запустения и невежества поражают дух каждого. И даже счастье человека уже совершенно ясно видится как единство разума, сердца и воли, не само по себе, но обращенное к Богу.
Искусство мне представляется сферой в большей степени личной, чем общественной, почти интимной. Искусство можно положить на службу эпохе, общности, нации. Разумеется, в таком контексте рассуждения на тему, каким должно быть искусство, бессмысленны. Сугубо социальное искусство не раскрывает истину, оно отображает интересы того, социума которому служит, что, впрочем, не всегда плохо. Однако ошибочно или, верней сказать, очень неоднозначно можно определять ценность искусства с точки зрения ее социальной полезности. Красота же всегда ценна, более того, полезна с позиции ценностей вечных, стоящих вне времени и пространства. Поэтому красивая вещь не может быть бессмысленной. Красота всегда идейна. Красота есть дух и соль творений. Искусство можно положить на службу чему угодно, но, чем дальше художник уходит от эстетического начала в своих произведениях, тем менее ценными, с точки зрения собственно искусства, они становятся. В противном случае художником можно было бы назвать даже изготовителя лозунгов для первомайских демонстраций.
Бог есть Любовь, Бог есть Смирение, Бог есть Дух и… Красота.
И все же нет ничего такого, чего нельзя было бы испортить. Божественное Откровение и то превращают в отраву, не меняя ни буквы, ни слова. Не только подложной, но и красотой истинной можно объедаться, упиваться ей, как то делают пьяницы, упиваясь вином, возгордиться ей и погибнуть.
«Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет в осуждение себе» (1 Кор. 11:29). Полагаю, что правило это, пусть не столь разрушительно, но все же во многом справедливо для человека не только у Святых Даров, но и всякий раз, когда мы становимся причастниками внешнему миру и причастниками красоты особенно.
Так, восприятие человеком произведения искусства – немаловажный акт причастия тому, что это произведение в себе несет. И здесь не только внешнее может быть не пригодно человеку, но и сам человек может оказаться неготовым, быть отвергнутым и не принятым этим внешним, употребить полезное без пользы как нечто инородное и в осуждение себе.
На деле красота вовсе не кажется современному обществу чем-то таким, к чему вполне можно было бы отнести значение сакрального. На модных в последнее время фуршетах, проводимых прямо на выставках, произведения искусства вольно или невольно, но становятся лишь продолжением стола. Очевидно, многие авторы даже не понимают, что позволяют осквернять тем свою малую литургию.
На выставке художнику до́лжно не кормить, а причащать зрителя тем, что приготовил он за годы работы в своей святая святых… Тому до́лжно быть, но уже не часто встречается. И куда чаще обнаруживается омертвение зрителя ко всему тому, что лежит за плоскостью фуршетного стола. Впрочем, так было и раньше.
В разные эпохи красоту по-разному подавали на стол: и в виде изысканных яств, и в качестве закуски, и как пирожки в подземном переходе. Красота стала рассматриваться в качестве десерта после сытного ужина, а в современном обществе потребительское отношение к ней только усилилось. Что сделали с красотой женской, красотой в самом широком смысле? Ее уже даже не подают, теперь очень часто – бросают, как собакам мясо и кости, словно хотят сказать: «Вы же животные, так жрите же!»
Сохраним глаза от недостойного, сохраним глаза от того что оскверняет душу и тело, предает их гниению, плодом которого становятся нечистые помыслы и поступки.
«Все мне позволительно, но не все полезно» (1 Кор. 6:12).
«Всякую вещь красит мера» (св. Исаак Сирин).
Красоту и творить, и подавать надлежит так, чтобы не искушать зрителя жаждой потребления, не вызывать желание кушать, но быть ей сопричастным. Так Ева некогда, пораженная грехом, с вожделением смотрела на плод, и стал он ей видом хорош и на вкус приятен… И ела его, и пала.
Не должно художнику быть змием-искусителем, не должно ему взывать к желудку, но непременно к сердцу – органу не только нашего чувствования и ума, но и познания.
Исповедоваться зрителю куда более сложная задача, чем искать новые формы и средства выражения. Творчество художника, его труд, на какую тему ни писал бы он, должен быть схож труду иконописца. Труд художника есть испытание веры. Господь словно ведет художника, ежеминутно испытывая его то раздражением, то внезапно нахлынувшей гордыней, самомнением. Нам надлежит так же внимательно следить за собой, как и во всех прочих делах, но особенно молитвенных и… творческих. Сделаем труд за мольбертом под стать молитве: изначально незрелой, но с трудами умнеющей и сердечной.
«Верные в малом, над многим поставлены будут» (Мф. 25:21).
В основании труда художника – внимание. Оно особенно важно для начинающих творческий путь. Внимание у мастера перерастает в навык, и тогда руки его слушаются сердца.
Полагаю излишним стремления отдельных «ценителей» искусства проникнуть туда, где им совсем не следует быть. Обывателю нет необходимости знать «кухню» творца. Просвечивая полотно рентгеном, выискивая сокрытые мастером огрехи, стремясь проникнуть в секреты техники и технологии создаваемых их произведений, зритель лишает себя возможности того, что в любовных отношениях можно назвать первым поцелуем. Задирая юбку искусству, не стоит рассчитывать на радость чистой любви. Влюбленному юноше нет дела до особенностей работы сердца и пищеварения, содержимом кишечника своей избранницы, это нужно хирургу, который смотрит на нее как на материал, а не на предмет обожания. Но разве таковы цели искусства? Для того ли работал художник, чтобы плоды его усилий, перед которыми надлежало бы помолчать, расчленялись и отправлялись в пробирки? Секреты мастерства нужны мастеру для мастерства, зрителю не стоит этим увлекаться.
Академик Б.В. Раушенбах: «Икона обращается к разуму человека, живопись эпохи ренессанса обращается к его чувству, а модернизм обращается к подсознанию. Это – явная эволюция от человека к обезьяне». И все же, перефразируя другого классика, отметим: в человеке должно быть все прекрасно: и дух, и чувства, и то, что лежит в самых глубинах нашего сознания. Бог исцелил человека всего. От сотворения в нем все прекрасно. И ты, художник, врачуй его всего, но не оскверняй. Помоги взойти от образа к подобию.
Все же скажу еще пару слов о воздействии на подсознание в искусстве.
В живописи есть множество приемов воздействия на человека. Уподобимся Творцу, который не лишает нас воли. Пусть глубины духа и сознания зрителя формируются через явное и открытое, и пусть он сам решит, что пускать в душу, а что нет.
«Кто не дверью входит во двор овчий, но перелазит инуде, тот вор и разбойник» (Ин 10:1).
При всем вышесказанном немаловажным будет отметить, что любое произведение светского искусства, пусть даже прямо сопряженное с темой христианства, есть сфера нашего досуга, отдыха, а иногда и развлечения. Никогда она не заменит нам опыт непосредственного богообщения. Музей не церковь. Но разве Господь запрещал нам развлекаться? С освящения свадьбы началось служение Его, с претворения воды в вино. Такова уж природа человеческая, что по немощи своей имеем нужду в суетном. Задача художника и сферу досуга сделать душеполезной. Отдых – душевным, историю – назидательной, проповедь – духовной. Вот его основная задача.
Сказано: «все мне позволительно, но ничто не должной обладать мною» (1 Коринф. 6:12). Пусть и в суете не оставит нас любовь Божья, как не оставляет грешников в аду. Но не дадим преходящему заслонить от нас вечное. Как это сделать? Вот ответ: «Дела земные будем совершать с целью богоугождения, и дела земные соделаются делами небесными» (свт. Игнатий Брянчанинов. «Аскетические опыты»).
Искусство – то, что не имеет самостоятельного значения. Его ценность в пользе. Задача художника не в том, чтобы найти новую манеру или направление в искусстве сами по себе, ибо в таком случае художник подобен архитектору, который изобретает проекты, но не переходит к строительству, и не в том, чтобы повторить природу, ибо это невозможно, но в том, чтобы преобразить ее и сделать зрителя причастником красоты, красоты с большой буквы, различить в хаосе гармонию, в суете – покой, трагедиях – смысл, перейти от образа к подобию…
Искусство – средство. Труд художника практичен и призван служить духовному возрастанию человека. Тот художник, который не руководствуется данным принципом, пустословит и вредит как себе, так и окружающим его людям.
При этом немаловажно отметить и то обстоятельство, что в искусстве, как и в делах сугубо духовных, всему есть свое время, место и прочие условия. Как мирянин, читающий наставления для монашествующих, а ребенок пусть и разумные советы, но для взрослых могут немало навредить себе, так и одно и то же произведение искусства способно принести совсем разные плоды.
Будем с эллинами как эллин, с иудеями как иудей (1 Кор. 9). Не изменимся в главном: несении духа Истины. Он же прививается не внешним мастерством, но стяжается по родству с ним. Весьма же часто в стремлении нести истину на понятном той или иной общности людей языке, меняется не язык, а сама истина подменяется суррогатом, понимаемым и удобоваримым в желудках тех, кто по обыкновению привык «питаться» чем-то подобным.
Владение языком красок внешне подстать апостольскому дару говорить на языках всего мира. Нам остается лишь по-разному слагать его, говоря на том или ином «наречии», но всякий раз твердить об одном и том же, что только и имеет ценность.
Искусство – костыли, помогающие нам не падать. Церковное же искусство как наиболее обращенное к духу, считаю не только высшим проявлением творчества, но и одновременно самым практичным из всех искусств, ибо именно оно в большей степени средство, а не цель. Даже сам термин «произведение искусства» не совсем корректен в данной сфере творчества, ибо здесь творческое «я» стремится быть как бы незаметным и отвергнуть само себя ради целей, которым служит.
В то же время, полагаю, не следует, меря аршином церковным, отвергать все то, что, как многим кажется, стоит далече от высокого, не соответствует канонам и прочее.
Во-первых, следует заметить, что запрет на вольнодумство в искусстве означал бы и запрет на все светское в нем как таковое. Если художник соблюдает каноны, то из-под его кисти выходит икона. Если художник пишет картину, то как он может нарушить каноны? Нельзя же, например, писать что-либо на немецком языке и нарушить правила русской орфографии. Значит, вопрос следует ставить так: допустимо ли вообще светское искусство или, во всяком случае, (что чаще всего волнует некоторых ревнителей благочестия) возможно ли касаться евангельских тем, изображать святых и тем более Христа реалистично?
У Церкви на это нет запрета, если не нарушены каноны, общие для любого вида человеческого творчества: умеренность, благочестие, искусность… Впрочем, я не сторонник излишней натуралистичности некоторых тем, например, страданий Христа, ибо натурализм здесь умалит и принизит страдания Господа. Наконец, светским художникам возможно что-то заимствовать у богописцев и видеть в иконах образцы, достойные подражания. Мирское не отвращает Бога, противен Ему только грех.
Во-вторых, не следует забывать и о духовном возрастании человека. Когда-то Бог через Моисея дал людям заповеди. И были те заповеди так же далеки от тех, что поведал Господь много позже в Нагорной проповеди, как далеко небо от земли. Но разве не единым Богом глаголились и те, и другие, и разве хоть одну из древних заповедей отменил Господь?
Не отменил, потому что и по сей день не доросли мы до совершенных наставлений. И ныне крадем, ныне убиваем и исповедуем многобожие. Исполнить бы то, что заповедовано древним. Тем же, кто переступил через эту начальную ступень, дано откровение, как стать совершенным. Посему скажу так: для святого и икона Бога застит, а греховоднику и картина бывает во спасение. Мирское не нужно святым, но бо́льшая радость бывает на небе, если кто из грешников обратится, нежели когда тысяча праведников еще более прилипнет к Отцу.
Незачем менять форму в угоду форме. Изменим внутреннее, и тогда внешнее само преобразится. Кто мешает нам культуру Святой Церкви перенять в свои квартиры и мастерские? Кто мешает свой труд уподобить труду иконописца, а наши выставки наполнить благочестием?
Читая мои рассуждения о столь высокой планке в делах творческих, читатель может подумать, что я признаю право на творчество только суперпрофессионалов и высокодуховных людей, а авангардные течения считаю не иначе, как порождением сатаны. Это не так.
Человек может не уметь рисовать вовсе, но если, взявшись за кисть, принесет пользу душе своей, это его путь ко спасению, тем более если упражнение в незатейливых картинках заменяют ему упражнения в пороках. Продав свои работы, через заботу о семье, её материальном благополучии вновь сотворит богоугодное дело, даже если не помышляет о своем спасении и вообще не верит в Бога. Так ли уж важно при этом, что выходит из под его кисти? В данном случае нет. И в связи с этим следует разграничивать незатейливое вязание у камина и проповедь людям своих взглядов и ценностей на жизнь. В последнем случае ответственность велика.
Никто не совершенен, кроме Отца Небесного, и нет ничего совершенного от нас, но ценны могут быть поиски, принуждение себя творить и нести людям совершенное в желании самому быть совершенным, даже если результаты усилий остались не в удел. Это очень важно обозначить, ибо в противном случае моя философия делает ничтожным труды любителя перед профессионалом, как молитву послушника ничтожной перед молитвой старца, труды человечества в целом – пред Богом.
Нередко можно увидеть, когда критика, а чаще простые обыватели переходят от указания на технические недостатки живописи, непринятия стиля и манеры письма, к обвинениям, некоему борению с самим фактом творчества художника. Словно бы художник не просто виноват в несогласии своих взглядов со зрительскими или в своих технических несовершенствах, но и потому не должен писать более. А меж тем художник сделал лишь то, что было в его силах. Он стремился принести тебе радость.
Осуждению же подлежит сознательное глумление над красотой Божьей, призывы к недостойному, воспевание греха и тому подобные богоборческие взгляды. Во всем прочем, если нам кажется, что художник пусть не сознательно, но выбрал недостойный художника путь, следует высказывать мнение на этот счет, но, по возможности, остерегаться вердиктов или во всяком случае иметь объективную аргументацию своего мнения.
Я встречался и с такими случаями, когда беспочвенные обвинения заходят настолько далеко, что в них прослеживается явное желание уколоть и задеть художника.
Одни люди, как пчелы, ищут в поле цветы, другие, как мухи, видят на том же самом поле лишь кучи навоза. Каждому из нас следует уважать труд друг друга, особенно людей творческих. Более того, не следует смущаться исканием художника зрительского одобрения. Таковые могут быть продиктованы вовсе не желанием славы и лести в свой адрес, но исканием ответного жеста со стороны зрителей, ради которых художник и пишет. Если обыватель плату за труд получает в кассе и тем бывает удовлетворен, то художник, немало потрудившись, отдает свое детище даром. Ему бывает тяжело трудиться дальше, если не видит, что результаты его усилий не прошли бесследно, с пользой и радостью для других. Всегда можно помимо огрехов найти нечто достойное одобрения или даже восхищения, если художник искренен в своих стремлениях нести эту радость и приложил достаточно к тому усилий.
Не всякая картина доступна каждому. «Мертвым» для восприятия может быть не только автор, но и зритель. Не следует быть скорым на обвинение автора в собственном нечувствии его картин, если у зрителя рядом на глазах слезы. Так монахи живут полной радости жизнью, но редко кто будет согласен чувствам схимника, проводящим дни и ночи в великой благости затвора. Одни проповедуют Кану Галлилейскую – это богоугодно, но угоднее всего Богу то, что у одних вызывает уныние и ужас, а у других восклицание «Господь, гряди!». И кто для мира безумен, тот может быть премудр для Бога.
Художник может быть особо ревностен в защите своих картин, но не будем смущаться и этим. Так, каждый из нас будет стремиться защитить детей своих, которым отдал немало любви, приложил огромные усилия в деле воспитания ребенка. Так художник может быть не чувствителен к хуле в быту, но хулу на дитя свое воспринимает наиболее остро.
Ученики же Христовы познаются в том, как они любят друг друга. Правда сама по себе – ничто, суета, равная той, что сгорит перед глазами Божьими в конце времен. В правде должна быть любовь.
Нельзя угодить каждому, каждому вкусу и взысканию, да и не нужно стремиться к этому. И художнику не следует смущаться недовольством зрителя, вменяя это недовольство не иначе как в несовершенство результатов своего труда. Христос, – Бог и человек совершенный и Тот не избежал осуждения, две тысячи лет поносят Его. Что же говорить о тех, кто не совершенен и достоин осуждения по истине? Впрочем, если о творчестве художника ничего не говорят, либо говорят только хорошее, то как бы и впрямь не было бы повода для печали: только о мертвых либо хорошо, либо ничего.
Если в критике есть что-либо полезное, следует принять это с благодарностью и усвоить. Если же это не критика, а злословие, прими с еще большей благодарностью и радостью. Вспомни, что ты не только художник, но и христианин. Всякая хула, понесенная нами со смирением, делает Бога должником нашим. И то, что было обещано Им, непременно исполнится. И если не получаешь на земле столько награды, сколько заслуживаешь, радуйся: значит Господь желает дать тебе награду на небе. Если же будешь скорбеть о том, что не получил ее во временной жизни, то, оставшись без нее здесь, не приобретешь и в вечности.
Предоставь Богу оправдать тебя. Оправдывающий себя обвиняет Господа. Страдающий же со смирением сострадает Христу. Что может быть лучше для человека, кроме как понести свой малый крест справа от Спасителя своего?
«Горе будет вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо» (Лк. 6:26).
|
