Блог
Главная » 2022 » Январь » 8 » Воспоминания об армии. Часть 309:18 Воспоминания об армии. Часть 3 |
 Станица Ассиновская
Ассиновская располагалась несколько южнее Самашек. Подразделения нашего полка уже были здесь ранее: в декабре 1994 года в ходе боестолкновения под станицей получили ранения три солдата. Их несли на руках, пробирались к своим ночью наугад, один скончался по дороге, другой в госпитале.
Ещё было холодно, но снег уже сошёл.
Перебазировавшись на новое место, мы начали обследовать территорию. Небольшой пруд, возможно искусственный. Кто-то метнул в него гранату в надежде добыть рыбу, но её там не было. Рядом с прудом — фонарный столб, под столбом лежала полуистлевшая человеческая голова. Чуть дальше располагался ангар, вероятно, это была заброшенная ферма.
В Ассиновской мы стояли не долго. Запомнилась ещё тем, что под крышей фермы обитали голуби. Раз мы решили поохотиться на них, подстрелили несколько пернатых, притащили в мастерскую, ощипали, распотрошили, сварили… Мяса мало и оно было не вкусное.
За фермой стояло несколько брошенных домов, в подвалах которых разжились полугнилой картошкой. Сейчас я понимаю, что сильно рисковали. Во-первых мы далеко ушли от заставы никого не предупредив и могли нарваться на боевиков, во-вторых подвалы могли быть заминированы.
Скажу несколько слов о том, чем нас кормили.
Ещё на пути в Чечню питались сухпаём. Перловую кашу в консервах подогревали на костре. Вскрытая перловка шипела и приобретала в отличии от холодной характерный вкус.
В Самашках пищу готовили централизованно в полевой кухне, как правило сечку. Утром ответственный от нашей роты солдат приносил целую пайву этого варева, мяса в ней не было, хотя иногда наши бойцы стреляли бродивших в округе коров и коней. Тогда в рацион добавляли мясо.
Сечка быстро остывала и превращалась в субстанцию, которую, прежде чем бросить в котелок, вырезали ножами. Варёный горох, по общему мнению — самое вкусное чем нас кормили, если не брать в расчёт сгущёнку, одну банку на пять-шесть человек, которую мы поглощали с хлебом. Каши почему то были не солёные.
Хлеб — чёрный или серый, запомнился тем, что почти все батоны, выдаваемые нам, были перепачканы нефтепродуктами (мазутом?), поэтому корку необходимо было срезать. Нефтепродуктами были пропитаны и сигареты. Вероятно, это была какая-то порченная крупная партия, которую невозможно было реализовать, кроме как в зоне боевых действий.
Дабы разнообразить своё меню, ещё в Самашках совершили вылазку: пробрались ночью в продуктовую палатку и выкрали из неё пятилитровую банку подсолнечного масла. Маслом поливали хлеб и сыпали солью — было вкусно. Хватило банки недели на две.
Шаами-Юрт
Где-то в конце марта передислоцировались в район села Шаами-Юрт. Расположились напротив «зелёнки» — Самашкинского леса.
Здесь мы подверглись действительно очень плотному обстрелу. Причём, судя по всему, боевики вели огонь прицельно по нашему узлу связи, а следовательно — командному пункту.
Дело шло к обеду. Солдат по кличке «Кащей» варил что-то в чане у дерева рядом с нашей мастерской, в которой находился я и ещё три-четыре сослуживца. Далее в ряд стояли две КШМ. Все три машины были частично вкопаны в землю.
Мы не сразу поняли что происходит: как-будто на машину сыпется горох. Но через пару секунд догадались — это пули. Упали на пол, я был ближе всех к двери, открыл её и выполз наружу. У меня было желание схватить чужой автомат (он висел рядом с дверью), но в той обстановке посчитал это нечестным.
В метрах трёх от меня стоял в полный рост Кащей, посечённые ветки падали нам на головы, а он отхлёбывал из ложки явно не понимая, что происходит. Он вообще был какой-то чудноватый. Я крикнул ему ложиться.
Оборачиваюсь назад, вижу нашего прапорщика, он залез в окоп мастерской. Кто-то бежал, пытаясь достичь рубежа обороны — насыпь, отделяющая нашу заставу от внешнего мира. Один из солдат лежал, он получил пулевое ранение в грудь, выжил или нет впоследствии — не знаю. А ещё дальше — пробежала очередь разрывающихся на земле гранат. Это по нам работал АГС.
Из КШМ выбежал замполит Скрипников, по-моему он был нетрезвый. Пытался поднять кого-то в бой, но не долго: ему прошило ногу в районе бедра, а после боя был отправлен в госпиталь вместе с другими раненными.
Огонь вёлся из «зелёнки», в тех условиях можно было определить только примерное направление стрелявших. Позже по отметинам на машинах предположили, что огонь вели под углом, а учитывая расстояние до зелёнки (метров 100-150) — с достаточно большого расстояния.
Конечно же постовые по периметру и добежавшие до бруствера ответили огнём, но думаю всё это было бесполезно.
В том бою медаль «За отвагу» получил наш связист. Как его зовут я не помню. Находясь под огнём противника в одной из КШМ, он не покинул пост, продолжая качать связь, за что и был удостоен награды.
В Шаами-Юрте я нёс службу по периметру заставы со стороны зелёнки. Уже стояла тёплая погода. Нашим развлечением было стрелять по звёздам и пускать осветительные ракеты. Бывало, пальнёт один, другой подхватит. Так всё это перерастало в канонаду, пока командир полка не выбежит из КШМ и пинками, и матерками не успокоит личный состав.
Случилось мне творчески подойти к запуску осветительной ракеты. Однажды, поздней ночью, нам что-то почудилось со стороны зелёнки, открыли по ней огонь. Разумеется, не обошлось без «сигналок». Толку от них не было никакого. Более того, я давно заметил, что все мы, находящиеся на открытой местности, при запуске ракеты становимся видны как на ладони, а лес превращается в абсолютно чёрную массу.
Тогда я направил ракету не в воздух, а в лес. Удачно попал: ракета начала гулять по стволам деревьев и осветила все, что находилось в лесу. Там никого не было. Пальба прекратилась.
В апреле, полагаю это было накануне печально знаменитой самашкинской операции 7-8 апреля 1995 года, мы получили приказ рассредоточиться на достаточно большое расстояние вдоль лесного массива. Село Самашки прилегало к нему с севера, соответственно, если боевикам удалось бы покинуть населённый пункт, они должны были выйти на нас.
В таком режиме мы несли службу неделю-две. На нашем участке было тихо, как обстояло на остальных — не знаю, но как минимум один погибший был.
Я немного знал этого солдата, потому как делал ему татуировку.
Татуировки — это мое вынужденное хобби. Я переколол половину заставы, в основном всякой дрянью: черепа, танцы смерти, бульдожьи морды в берете.., ну и неизменно «wild division» (дикая дивизия). Нашему прапорщику наколол голую женщину — как усугубит горячительного, донимал меня: наколи, да наколи. Ну я и наколол. Вероятно, тосковал по женскому обществу…
Вместо туши использовали жжёный каблук. Пепел настаивали в воде и получалась достаточно густая чёрная краска. Машинку смастерил наш мастер, использовав запасные детали для радиостанции, вместо струны — заточенная жила от полёвки (армейского кабеля).
Не помню, что конкретно я колол этому солдату, но в один сеанс завершить не удалось, а утром нас уже должны были рассредоточить. Я сказал тогда: «если убьют — наколка тебе не понадобится, будем живы — доколю».
По официальной версии его убил снайпер. По неофициальной — погиб в результате несчастного случая. Стрелял с другом по банкам. Когда первый лежал на земле, а второй поднялся и, не поставив на предохранитель, закинул автомат на плечо — произошёл самопроизвольный выстрел. Я потом спросил второго, как было дело, но тот предложил мне забыть.
Небоевые потери были и без того. В том же Шаами-Юрте неполадивший с сослуживцами солдат расстрелял их из автомата прямо в палатке. По пьянке. Один или два человека погибли. Я знал убийцу ещё по Новочеркасску: здоровый детина, по виду и поведению — типичный уголовник. Каково же было моё удивление, когда двумя месяцами позже я вернулся в Новочесркасск, и увидел его свободно разгуливающим по территории полка. Думаю, матерей пожалели и оформили сыновей как погибших в бою.
Однажды привели к нам пленного. Его захватил где-то спецназ ну и ночью пресанул немного. Утром штабной полковник (фамилию я его помню, но утаю), возмущаясь поведением спецов, привёл этого пленного к нашей мастерской и посадил на стул.
Молодой, лет 20-25 чеченец, руки у него были заведены за спину и связаны, глаза завязаны платком. Весть о пленном быстро разлетелась по заставе. Из соседней палатки пришёл капитан и примерил на себя роль дознователя. «Допрос» плавно перешёл в имитацию повешения: поставил чеченца на стул перед упомянутым выше деревом закинул ему через сук петлю на шею и начал требовать выдачи каких-то тайн.
К чести пленного вел он себя внешне спокойно, не проронил ни слова, а может быть и не верил, что его хотят повесить. Вскоре приехали контрразведчики и увезли его.
А с полковником тем вышла презабавная история. Дядька он был добрый и с солдатами вежливый. Но любил выпить, по причине чего видимо и был переведён в наш полк с большим понижением в должности. Его КШМ стояла по другую сторону заставы. Вызывает он меня по рации, прихожу и вижу картину: сидит наш полковник в одних трусах, слегка трезвый, плачет: «дождался, наконец-то… Меня назначили замом по вооружению дивизии. Вызывай ко мне …». Дальше называет фамилию заместителя командира полка по вооружению, фамилию которого я не помню, но знал, что этот дядька был пожалуй самого крутого нрава в полку.
Что он сделал со штабистом я не видел, но судя по выражению лица, когда я ему докладывал — что-то страшное.
Офицеры развлекались: попросили меня сделать таблички с названиями улиц от фамилий командиров. Улица Иванова, Петрова, Сидорова... Повесили на палатки, создав таким образом из палаточного лагеря как-бы населённый пункт.
Прибыло пополнение, человек сто. И Наташка… Бой-баба была не надолго — БТР с ней подорвался на мине. К слову сказать, я должен был ехать вместе с той колонной, как и в другое утро. Раньше за мной это не водилось, но в этот раз проспал.
У земляка умерла мать. Чтобы поехать домой не с пустой грудью, он попросил мой нагрудный знак, полученный в Самашках. Назад больше не вернулся. Награда была не номерная, в последствии я купил на рынке другую. На память, хотя служа в органах, пару раз одевал её на милицейский китель.
Как-то много лет спустя, работая в милиции я нес службу по охране общественного порядка в наряде с бывшим рязанским ОМОНовцем. Разговорились, оказалось, что он участвовал в одной из операций с нашими бойцами в районе Шаами-Юрта. Отзывался о 48-ом с большим уважением. Вспомнил и того самого капитана (по фамилии Данилец, думаю речь шла о нём) который зимой 1993 года забирал нас со сборного областного пункта. В году, эдак 98-ом я случайно увидел его в рязанском госпитале УВД. Он оказался рязанцем, на тот момент уволился из армии и служил в ГАИ.
Под Шаами-Юртом родилась песня, её пели пели офицеры, запомнил нехитрый мотив и несколько строк:
А была ли здесь война?
48-му, 48-му этих вопросов не задавать
Мы проклинаем что здесь было
И вспоминаем чью-то мать...
Через месяц после моей демобилизации под Шаами-Юртом погибнут три наших разведчика.
Ачхой-Мартан
Это село стало последним местом моей передислокации.
Мы разместились на окраине, территории бывшей птицефермы. Условия более чем приемлемые, впервые мы жили не под крышей автомобиля, а под настоящей, в кирпичной постройке.
Как в Чечне обстояли дела с… «веществами»?
Выпивал с сослуживцами может пару раз и два раза меня угощали в другой роте. Оба последних раза крепко: в Ачхой-Мартане — трофейным вином из трёхлитровых банок. Рота располагалась рядом с курятником. Назад идти сразу не решился и трезвел на клетках предназначенных для разведения кур. А первый раз ещё в Самашках. Уже поздно вечером пробираясь по заставе я спалился командиру роты. Наказывать меня не стал, хотя офицер был нервный. Бывало, откроет дверь мастерской и не входя внутрь: «падлы, падлы, падлы..!», захлопнет и бежит дальше.
Наркота. Сказать, чтобы это было проблемой, тем более повальной — нельзя. Никто обкуренный на службу не заступал, но и чтобы она совсем не присутствовала — покривить душой. Ещё в Самашках прибыл к нам сержант-контрактник, как оказалось — наркоман со стажем. Он подсел на промедол. Как-то раз даже просил меня сделать ему инъекцию, так как самостоятельно не мог попасть в вену. О его зависимости вскоре узнали, вернули в Новочеркасск и уволили.
Ко времени нашего переезда в Ачхой-Мартан уже заколосилась она... С травой особо не заморачивались, просто варили её с разведённым в воде сгущённым молоком. А чудо-зелье так и называли: «молочко». Как-то раз пропал солдат, стали прочёсывать окрестности, нашли ещё двоих с пакетом дури... Запасались. Впрочем, очевидцем этой «операции» я не был.
На каблуке моего сапога уже было 17 зарубок — по количеству отслуженных месяцев. Мой призыв стал последним полуторагодичным. Точнее сказать младшие тоже призывались на полтора, но им продлили службу ещё на полгода, что привело их к жуткому огорчению.
Возвращение
6 или 7-го июня 1995 года в кузове с каким то вещевым хламом я отправился в Новочеркасск в числе прочих товарищей. На выезде из Чечни нам устроили шмон (случались попытки вывести из зоны боевых действий запрещённое). Я вёз с собой только автомагнитолу, раздобытую уже не помню где. Добрались до Чермена, часть наших рябят несло службу там.
В Новочеркасске все штабные, которых я знал уже демобилизовались. В чертёжно-конструкторском бюро познакомился со своей сменой. Имя бойца не помню, но рисовал он хорошо. Подарил ему трофейную автомагнитолу.
Зашёл в машинописное бюро. Девки вытаращились на меня: «Как ты там выжил?». А куда мне было деваться? Как все...
Было странно идти в столовую, и вообще видеть, как ходят строем. С одним товарищем мы направились в строевую часть — нам полагался отпуск с последующей демобилизацией. В бухгалтерии вышла заминка: все мои деньги, причитавшиеся за 6 месяцев, снял командир взвода. Как он это сделал, осталось тайной, но вероятно у него были на то веские причины. Претензий у меня к нему нет: через месяц-другой скромную сумму я получил переводом. Так называемых «боевых» в то время ещё не начисляли, во всяком случае, солдатам. Получил несколько рублей командировочных.
Другая проблема — желающий уволиться было «вагон», стояла многодневная очередь. Подсуетились с товарищем: купили что-то бухгалтершам и нас оформили без очереди.
Я шёл по направлению к КПП, а в это время на плацу стоял гроб, прощались с солдатом. Я не знаю кто он и как погиб. Мы оба возвращались домой, только по совсем разным причинам.
Каковы были потери полка мне трудно сказать. Думаю погибших — около десятка или два. Раненных и контуженных — до сотни. По данным гуляющим в интернете потери ДОН-100 за все годы боевых действий составили 125 человек. Среди них 16 офицеров, 5 прапорщиков, 3 военнослужащих контрактной службы, 101 солдат и сержант. Более 800 военнослужащих соединения награждены орденами и медалями. 8 человек удостоены звания Героя Российской Федерации, из них 7 — посмертно.
На железнодорожном вокзале, в Рязани, меня встречали родственники. Они почему то считали, что я буду в первом вагоне, а я ехал в последнем. Данное обстоятельство заставило их понервничать, но долгожданная встреча состоялась: сестра, завидев меня, рванула первой и ударилась головой о фонарный столб. Дальше подоспел отец, мать, бабка и другие сродники... Был праздничный стол, чистая одежда и горячая ванна.
Выходя на улицу, рассматривая людей в общественном транспорте, я видел их лица и чувствовал себя прилетевшим с другой планеты. Они жили так, как будто ничего не было там, где погибли тысячи наших солдат.
Первые полгода Чечня снилась мне каждую ночь, в основном всякий бред, то чего не было, но могло бы быть. Интересно, что в Чечне мне не снилось ничего. Затем всё реже, воспоминания стали притупляться. Почти через 30 лет, решил записать, что ещё осталось в памяти из своей армейской молодости.
Хотя и по сей день, нет да и приснится мне, что меня вновь забирают в армию, а я говорю «покупателям», что уже отслужил...
А.Н. Миронов. 2022 г.
|
|
|