Блог
Главная » 2022 Январь 8 » Воспоминания об армии. Часть 109:20 Воспоминания об армии. Часть 1 |
|
Ещё будучи призывником, в какие только войска меня не приписывали: мотострелковые, ракетные войска стратегического назначения… О-о-о! Последнее звучало особенно грозно.
18 декабря 1993 года в день рождения отца состоялись мои проводы в армию. А на следующий день выпало много снега. Двор за окном буквально был завален снегом, одно или два дерева разорвало под его тяжестью.
В Железнодорожном военкомате г. Рязани (он же областной сборный пункт) мы сидели на железных кроватях, ожидая своей участи. Вот ушла первая команда, вторая. Народу становилось всё меньше. И вроде я должен был отправиться служить в г. Балабаново Калужской области, но и эта команда ушла. Я выглянул в окно, оказывается, мои родственники всё еще стояли в числе прочих провожающих и кто-то из них меня заметил.
Вечером явился «покупатель». Грозный. Ещё более грозный чем РВСН. Нас построили, капитан был немногословен: «Войска серьёзные».
Часов в 10 вечера родственников под окном уже не было. Мы брели строем, одетые кто во что горазд, в сторону железнодорожного вокзала. Утром следующего дня прибыли на станцию Новочеркасск. Нас погрузили в машины и привезли в штаб 100-ой дивизии оперативного назначения Северо-Кавказского округа ВВ МВД РФ.
Начало службы
ДОН-100 была создана в 1989 году на базе 14-ой таковой дивизии. Бойцы «дикой дивизии» так её называли (вероятно, ассоциируя со знаменитой Кавказской конной дивизией) уже оставили боевой след в Карабахе, Северной Осетии, Дагестане и других горячих точках. Её костяк — это три полка оперативного назначения 46 и 47 в Казачьих Лагерях и 48 в Новочеркасске. В последнем мне и довелось служить.
Территория полка была внушительной. Большое историческое здание из красного кирпича в форме буквы «Е» (поговаривали — в честь Екатерины II) с богатым убранством, колоннами внутри. Оно вмещало как штабы дивизии и полка, так и казармы для военнослужащих. Говорили ещё, что некогда здесь размещался гусарский полк, конюшни которого теперь стали боксами для БТРов и БМП.
На входе в штаб дивизии нас встретила монументальная копия «Трубачи Первой конной» Грекова. Мы поднимались выше по широкой белой лестнице вдоль колонн в большой зал. Дежурный офицер проверил нас по списку, распределил по ротам, после чего мы отправились в баню, где заодно обрились и получили форму: шинель, «хэбэ» — похоже образца 1969 года, ремень, шапку-ушанку, сапоги (мне достались «крутые»: с боковой шнуровкой на голенище), а так же портянки и «форму номер раз» (нижнее бельё состоящее из кальсон и рубахи).
Казарма была не менее внушительной, рассчитанная на две роты, с уже знакомыми белыми колоннами и высоченными потолками. Дневальный, увидев нас, ещё не строй а толпу «военнопленных», растёкся в улыбке. Под глазом у него зиял фингал. «Духи вешайтесь!» — раздавалось со всех сторон, пока брели по казарме. Духи, душары – это мы: «не мышонка, не лягушка, а неведома зверюшка». Впрочем, нас преждевременно повысили в статусе. До принятия присяги новобранцы именуются «запахами». «Запахи» все как один ходят в туалет мамиными пирожками и ничего страшнее кроме этих пирожков в жизни не видели…
На самом деле в первую неделю-полторы мы в туалет вообще не ходили. Во-первых, было нечем, во-вторых, утром его не открывали. Казалось туалет существовал только для того, чтобы его драили с утра до вечера. А посему утром роты по 100 человек каждая справляли малую нужду под окнами казармы. Вонь стояла соответствующая, от визуального описания того, что там происходило воздержусь.
Структура полка была такова: три мотострелковых батальона по три роты в каждом и при каждой роте — взвод АГС (автоматический гранатомётный станок). Отдельные подразделения: противотанковая и миномётная батареи в составе артдивизиона, учебная рота специального назначения, разведрота, роты боевого обеспечения, материально-технического обеспечения, связи, ремонтная рота, оркестр.
Хорошо запомнил своё первое «рота подъём!». Дома я тренировался, от собственно подъёма и одевания до наматывания портянок. Последнему учил отец.
В 6 часов зажёгся свет, замкомвзвода сержант Кахасько рявкнул заветные слова. Я слетел со второго яруса в исподнем, очень быстро оделся и наблюдал, как мечется в поисках своей одежды мой сосед по койке снизу. Оказалось — его форма на мне. Не вру: до окончания 45-ти секунд я успел раздеться и одеться уже в своё.
Ну а дальше начался типичный курс молодого бойца изо дня в день: физо, строевая подготовка, стрельбище, изучение устава, хозработы, затем добавились наряды по столовой. В последних, правда, мне довелось принимать участие только много позже. А тогда, узнав, что в подразделении служит художник, меня быстро взял в оборот комбат майор Завадский и я вместо нарядов время от времени заполнял ему какие-то книги, тетради и прочую батальонную документацию.
Запомнил свой первый выстрел по мишени. Вместо одиночного положения я установил переводчик АКС на автомат и зараз выпалил почти все выданные мне патроны.
В особый ритуал была превращена заправка кроватей, это называлось «отбить кантик»: по краю заправленного под матрац одеяла держали табуретку сверху, а с торца били тапком, создавая таким образом прямой угол вдоль всей линии постели.
Три раза в день, «как штык» – в столовую, строем, с песней до хрипоты: «Стоим мы на посту, повзводно и поротно…». Чем кормили? Для КМБ – не скажу что сытно, ходили вечно голодные, хотя впоследствии мне стало хватать. В основном делали упор на капусту, иногда доходило до абсурда: на первое – щи, на второе – солянка, на закуску – сырая капуста. В другие дни: сечка (смесь перловки не понятно с чем), «мясо белого медведя» — так мы называли внушительный кусок жира, который, как правило, прилагался к варёной картошке и жиром же поливался в качестве подливы. Почти всегда давали яйцо и хлеб с двумя кубиками масла. Картошку, кстати, чистили не вручную, а в специальной машине. Чистила она грязно, не обращая внимания на то, чем картофель мог быть «нафарширован», поэтому к картофелине помимо жира не редко прилагался ещё и солидный кусок земли.
Вкусненько делали себе следующим образом: извлекали из яйца желток, раздавливали на бутерброд с маслом и сыпали солью.
Вспоминается, как передвигаясь в очереди на раздачу пищи, у меня сначала зачесалось бедро, затем стало очень, и наконец просто нестерпимо горячо. Это наш прапорщик Гарибян пошутил — бросил мне в карман не потушенный окурок.
Однажды в полк завезли красную рыбу — вонь стояла хуже, чем у нас под окнами, только распространялась она по территории всего полка. Когда крупную партию рыбы разморозили, оказалось, что она протухла.
Были ли у нас неуставные отношения?
Много. Много бежало по одиночке и целыми группами. Их называли «сочинцами» от СОЧ (самовольное оставление части). Пока я был на КМБ и чуть позже — повеселилось двое солдат. Один — на полосе препятствий (в подземном туннеле), мне, кстати, выпала незавидная участь произвести замеры габаритов места самоубийства. Оставил записку, в которой винил в своей смерти сослуживцев. Второй — в штабе полка: в одном из помещений он производил ремонтные работы, сел на пол и когда никого не было, привязал ремешок к трубе отопления, другой конец затянул на шее, уперся ногой и удавил себя.
Ещё один спецназовец погиб в результате несчастного случая: на учениях холостым выстрелом из автомата, который был произведён слишком близко, ему разорвало живот. Именно в спецназе процветала особо изощрённая дедовщина: избиения, «качи», унижения… Кажется это было частью их профессиональной подготовки. Полагаю офицеры с этим не боролись и вероятно даже поощряли. Выдерживали самые крепкие духом бойцы. А солдат, которые ломались, из спецназа сразу не выгоняли. У них забирали авторитетную четырёхцветку (камуфляж «Зебра») и переодевали в обычную робу. Перемещались они за основным составом в конце строя.
Обычная картина которую я лично наблюдал: в столовой, молодой спецназовец несёт поднос с «хавчиком», подлетает боле старший и наносит ему удары ногой и рукой: тот летит вместе с подносом на пол и оказывается лицом в луже из супа, компота и крови.
Прочие роты не слишком отставали. Не избежал этой участи и я: ночной подъём, пробивание «в душу» (целились кулаком в пуговицу чтобы было больнее), затем нас вывели на плац и гоняли по кругу до упаду… Забегая вперёд, скажу, что за все полтора года службы, настоящей мужской дружбы, во всяком случае в христианском понимании этого слова, я не видел. Даже за самыми дружескими отношениями глубинно стояло что-то волчье, зоновское. Оступись, дай слабину и тебя затопчут.
Штаб
После принятия присяги и окончания КМБ часть новобранцев оправили в учебку, другие остались служить по месту постоянной дислокации. Из 2 МСР я был переведён во взвод регулирования движения и комендантской службы роты боевого обеспечения (РБО). Помимо указанного взвода рота состояла из инженерно-сапёрного взвода и взвода радиационной, химической и бактериологической защиты.
Новая казарма выглядела совсем не ново. Стены обшарпаны, в туалете и коридоре часть оконных стекол отсутствовало. В расположении стоял жуткий холод, солдаты спали под 8-ю тонкими одеялами. Здесь я попал в свой первый наряд. Дневальный по роте или на армейском жаргоне «по тумбочке» несёт дежурство перед входом в расположение подразделения. Всю ночь я отжимался от пола чтобы согреться, а ближе к утру пошёл «мыть» туалет: лопатой или ломом (уже не помню точно) крошил жёлтый лёд и с пола отправлял его в «очки».
Больше дневалить мне не пришлось. В штабе полка прознали о художнике, я остался числиться в РБО, но службу продолжил уже «в теплом местечке».
В штабе постоянно служило пять-шесть срочников, в том числе старослужащих, однако часть из них находилось в служебной командировке (на тот момент в зоне осетино-ингушского конфликта, г. Владикавказ, Моздок, Малгобек), где они занимались собственно тем же, чем и по месту постоянной дислокации. Меня определили в чертёжно-конструкторское бюро, работал один, моим «дедушкой» был солдат из строевой части.
Работа не пыльная, но изнурительная. По моему складу ума и характера она была легче обычной службы, иные предпочли бы вернуться в роту. До сих пор, когда всплывает в памяти «это надо сделать к утру», мне становится нехорошо.
Я трудился за огромным столом, рассчитанным на работу стоя: «тонны» карт, схем, планов и прочей макулатуры, часто до позднего вечера, а иногда и ночью. Рисовал стенды, участвовал в оформлении территории полка. Случилось, присев отдохнуть на стуле, я заснул и оказался на полу. Однажды не спал почти трое суток: две ночи по уже знакомой форме «это надо сделать к утру», а на третью ночь объявили тревогу.
Кстати, падать на пол мне приходилось не однократно и совсем по другому поводу. Как то меня направили в дежурную часть за документом. Зашёл, доложил по форме, дежурный указал пальцем на ящик с документами, предложил найти бумаги самостоятельно. Пока искал, рядом кричал по телефону другой офицер, очень крутого нрава, о нём говорили, что он связан с бандитами. Закончив разговор, офицер нашёл в моём лице того, на ком можно спустить пар: схватил меня сзади за шкирку и со всей силы шарахнул о пол.
Но в целом: грех жаловаться. Суббота, воскресенье были относительно свободные, мы часто бывали в увольнении, которые сами же себе и выписывали. В то время в городе можно было встретить недоумков, которые приставали к солдатам с вопросом: «ты кому служишь?».
В апреле нас переодели в камуфляж. Прибежал в роту, но из огромного картонного ящика выставленного в фойе перед казармой почти всё расхватали. По размеру мне подошли берцы и китель горной расцветки, несколько отличались по цвету штаны и они были сильно коротки. Кепок уже не было, я раздобыл где-то бэушную. К лету 1994 года выдадут ещё оливковые береты, брюки и рубашки с галстуком.
Была возможность приобрести и некоторые «льготы». Как-то в обход моего начальника майора Зозули за помощью обратился начальник столовой. Верней, он ворвался в кабинет, кричит, что сейчас будет проверка, нет нарукавной повязки «Дежурный по столовой». Точнее повязка была у него в руке, а надписи не было.
Развёл белую гуашь, за пару минут вывел пером спасительные буквы. Он даже поблагодарить меня не успел, вылетел пулей, а затем сказал, что кормиться я теперь могу не в общем зале столовой, а в отдельном помещении. Я ради уважения один рас воспользовался этой привилегией, но больше не стал. Как-то противно было.
Дни шли довольно однообразно, почти без приключений. Что ещё заполнилось в это период службы?
Дня два гостили родители, разместившись в гостинице. Гуляли по городу, я показал им Новочеркасский кафедральный собор.
Летом меня направили в Ростов-на-Дону, в штаб СКО. Нужно было оказать помощь с картами. Прибыл в штаб, меня препроводили к начальнику штаба округа генерал-майору Скрыпнику. Душевный мужик. После моего доклада он даже встал из-за стола и пожал руку. В 1996 году Скрыпник погибнет в Чечне и удостоится звания Героя Российской Федерации.
В штабе СКО я провел неделю-две. Работа почти не отличалась от того, чем я был занят в Новочеркасске. Отличалось ночное время. Меня поселили в расположение группы специального назначения, достаточно большой казарме, но спать в ней было затруднительно. В первую же ночь меня прописали «больно, но аккуратно» без синяков. А затем до глубокой ночи приходилось слушать бесконечные удары, шлепки, крики, иногда плачь…
По окончанию командировки мне предложили остаться. Я был в ужасе. Увидев выражение моего лица, отпустили восвояси. Перед возвращением в Новочеркасск ходил по городу, прошёлся по набережной.
Довелось мне с оказанием помощи посетить и Казачьи Лагеря. Всю ночь мы с местным писарем сидели над проклятыми картами в сигаретном дыму и под жёванные записи музыкальной легенды нашей дивизии Александра Коренюгина (Саня, Саша Карабах).
Тем же летом, в положенный мне краткосрочный отпуск, вернулся в Рязань. Отдохнул. Запомнился мне отпуск разве что своим окончанием. Возвращаться не хотелось.
Командировка
6 декабря 1994 года меня направили в командировку… В Северную Осетию или куда-то рядом. Говорили ещё про какую-то Чечню, что наша командировка как- то будет связана с ней. До самого дембеля я ничего не знал и о причинах этой войны. Я даже автомат не взял. А зачем он писарю? Моим предшественникам он тоже не понадобился.
Может статься я был единственным солдатом, отправившимся на Первую чеченскую безоружным, о чём сильно пожалел. Кто ж знал, что нас ожидает? В последующие полгода я исколесил значительную часть Чечни, нёс караульную службу и всякий раз был вынужден брать АКС сослуживцев, а иногда садился на броню будучи вооружённым одной авторучкой.
Впрочем, перед отправкой мне необходимо было решить вопрос с обмундированием. Бушлат у меня был тоненький, но приемлемый, а вот зимних штан не было совсем. В Малгобеке база была уже благоустроенна, но мы ехали на новое место дислокации.
РБО на тот момент расформировали, а её взвода стали отдельными подразделениями. Я обратился к старшине взвода с просьбой выдать мне теплые штаны, коих в запасниках не оказалось. Говорит: «Да вон же, на батареях весят, сушатся». Отвечаю: «Это же не мои». Он: «Тебе нужней».
Скажу как есть: штаны я украл.
Комендантский взвод, в котором я числился, был не выездной. Поэтому меня единственного из взвода прикомандировали к роте связи, и мы отправились в путь. Всего нас было человек триста, в основном из числа мотострелковых рот, а также миномётчики, зенитчики, сапёры, снайперы, связисты, разведка, спецназ. Тяжёлого вооружения не было. Впоследствии из армейских подразделений к нашей заставе прикомандировали танк и установку «Град».
Дорога была муторной. Постоянно что-то грузили, таскали, перетаскивали… Добрались на железнодорожном транспорте до Владикавказа. Перекантовались пару дней и переехали в г. Чермен, на территорию бывшего учебного заведения.
Карты там никому были не нужны. Нёс службу в карауле и наряде по столовой.
Караул был с полевой спецификой. Мы стояли часа по три по периметру вдоль невысокого забора, менялись, затем промороженные, и не снимая бронежилета, ложились в импровизированном караульном помещении спинами на столы или это были парты, дремали, и возвращались вновь. Наряд по столовой запомнился только мытьём ледяных полов не менее ледяной водой. Кисти рук болели. Но и это продолжалось не долго.
Повариха Наташка. Кажется так её звали. Наташке было лет 40. Громогласная, ругачая бой-баба за словом в карман не лезла. Но её уважали. Муж поварихи тоже служил в нашей части, у него не было ноги — потерял в «горячей точке». Таскал на бедре протез, скорей влачил его, и опирался. Но заслуженного прапорщика не увольняли, оставили на службе.
Заступив в наряд по столовой, нас построили, Наташка приказала показать руки. У меня оказались самые чистые. Так я стал хлеборезом.
Опять «непыльная работа». Да что же я на неё напрашивался? Куда Родина определила там и служил.
Ну, понятно, уважаемое лицо: резал хлеб и масло, стоял на раздаче... На память у меня остались два глубоких шрама на указательном пальце левой руки. Но не всё было так безоблачно.
Краповики. Они очень любили кушать, причём много. Вместо положенных двух кубиков масла, некоторые требовали 8, и столько же порций мясной подливы. Взамен — абсолютная безопасность, только пальцем укажи. Спорить со спецназом у меня не было ни сил, ни желания. Услуги их так и не пригодились, но однажды за недостачу меня посадили задом на печную плиту вместо утраченного «хавчика». Благо она уже почти остыла.
Новый год я встретил следующим образом. Ближе к утру 1 января 1995 года чувствую: над лицом что-то нависло. Просыпаюсь, перед глазами подствольный гранатомёт, причём с зарядом. Рядом с кроватью спецназовец в полной боевой экипировке, за ним ещё несколько человек разбрелись по казарме. «Глянь — говорит, щерясь, — они на белых простынях спят…». В эту ночь начался первый штурм Грозного.
Не скажу, что я рвался геройствовать, просто морально в Чермене было очень тяжело. Какая-то серая, промозглая тоска. Никому ты не нужен, никто тебя не знает. Постоянно меняющийся личный состав из разных подразделений, регионов. Негде голову преклонить… Я уже знал, что происходит в Чечне и даже видел это огненное зарево. К тому времени большая часть нашего отряда была уже там. Я попросил отправить меня в Чечню и с первым продовольственным обозом выдвинулся к новому месту дислокации.
|
|
|